Автор — ИГОРЬ КЛЯМКИН
Тезисы выступления на конференции в Турине
1.Одним из главных (если не главным) факторов, заблокировавших в России либеральную альтернативу, стало отсутствие в стране исторических и культурных предпосылок для выстраивания правовой государственности. Их не было в интересах и ценностях нового политического класса, не было в формирующемся частном бизнесе, не было среди основной массы населения и даже у либеральных интеллектуалов правовые установки не доминировали. Последнее в значительной степени обусловлено тем, что философско-правовая мысль начала развиваться в России только в конце ХIХ века, до этого все без исключения идеологические течения юридизм отторгали, противопоставляя ему этические принципы («совесть выше закона»). А в советский период либерально-правовая интеллектуальная традиция, формировавшаяся на рубеже ХIХ-ХХ веков, была отброшена и забыта, а потому на мышлении советской либеральной интеллигенции никак не сказывалась. При этом современные западные правовые практики (в частности, конституционные) выборочно заимствовались, но искажались логикой политической борьбы конца 1980-х-начала 90-х годов и исходное правовое содержание в значительной степени утрачивали.
2. При таком состоянии политического класса и общества в России после обрушения коммунистической системы и распада СССР ход событий вел к тому, что главным стал восприниматься не вопрос о том, как должно быть институционально устроено государство, а вопрос о том, кому должна принадлежать власть. А так как разные политические, гражданские и экспертные группы отвечали на этот вопрос по-разному, то на Конституционном совещании 1993 года не удалось договориться о тексте новой Конституции, и вопрос о власти осенью того же года был решен силой. После чего победившая сторона во главе с Б.Ельциным подготовила свой проект Конституции, провела его через референдум, и он стал Основным Законом страны. В нем президент, как глава государства, выведен из системы разделения властей и, учитывая объем представленных ему полномочий, фактически поставлен над ними. Это позволило в дальнейшем фактически подчинить законодательную и судебную ветви власти президентской, и стало одной из причин того, что в области законотворчества и правоприменения государство стало отдаляться от декларируемых в Конституции правовых принципов.
3. При слабой укорененности правовых принципов в культуре конституционное закрепление президентской властной монополии само по себе не могло обеспечить ее устойчивую легитимность, что и выяснилось в последний период правления Б.Ельцина. Поэтому власть именем закона начала при президентстве В.Путина дополняться ее традиционной для России легитимацией посредством апелляции к великодержавной имперской традиции, к праву, как таковому, индифферентной. Инерция имперского патриотизма наглядно проявилась в 2014 году в позитивной реакции российского общества на аннексию Крыма. Эта реакция показала, что право силы доминирует в российском менталитете над силой права – в том числе, и международного. И она же показала, что легитимность власти в России в значительной степени определяется именно ее способностью демонстрировать в политике верховенство силы над правом.
4. Сказанное не означает, что российское общество вообще лишено представлений о роли законности. Такие представления в нем сложились, но они накладываются на другое представление – о том, что власть выше закона, а сам закон – лишь один из инструментов властвования. В используемых российской властью механизмах управления можно обнаружить соответствие именно таким представлениям. Суть этих механизмов выражается формулой, которую В.Путин выдвинул в своей первой предвыборной компании 2000 года, — формулой «диктатуры закона». Потом она из политического обихода исчезла, но именно она, на мой взгляд, наиболее адекватно выражает утвердившийся способ управления страной и поддержания сложившегося в ней социального порядка. Сочетание этих двух не совместимых по смыслу слов (закон предполагает ограничение власти, а диктатура – власть, законом не ограниченную) означает диктатуру НАД законом, используемым как ее инструмент. Такое его использование обеспечивается фактическим подчинением законодательных, правоприменительных и судебных институтов президентской администрации, что позволяет власти защищаться от общества репрессивным законотворчеством (в том числе, и антиконституционным) и избирательным правоприменением, при котором во главу угла ставится принцип лояльности.
5. Причины, заблокировавшие в России либерально-демократическую альтернативу в 90-е годы, сохраняются и сегодня. Прогресса в правосознании общества не наблюдается, субъекты, заинтересованные в правовом порядке, в нем по-прежнему отсутствуют. В чем-то проблема даже усугубилась, так как сложившаяся постсоветская неправовая социальность еще менее податлива для трансформации в правовую, чем социальность коммунистическая. Эта постсоветская социальность характеризуется тем, что между государственной бюрократией и рядовым человеком появилась фигура частного предпринимателя, от бюрократии зависимого, в результате чего сама деятельность бюрократии стала разновидностью частного бизнеса. И чем ближе к вершине власти, тем этот бизнес крупнее, тем отчетливее проявляется в нем олигархические черты, тем больше оснований утверждать, что постсоветская российская государственность и российская социальность определяются формулой «власть-деньги-власть».
О том, как трудно такая государственная система поддается реформированию, можно судить по опыту Украины последних трех лет. По крайней мере, в тех случаях, когда реформирование осуществляется прежней элитой, сформировавшейся в той же системе. Украинский опыт показывает, что совокупный ресурс этой системы, настроенной на обслуживание частных и корпоративных интересов «олигархов», законодателей, чиновников, судей, следователей, прокуроров, несопоставимо значительнее, чем ресурс реформаторов и той части общества, которая настроена на системные преобразования. Этот опыт показывает, что для таких преобразований недостаточно изменить Конституцию и, в соответствии с принципом разделения властей, заменить президентскую форму правления на парламентско-президентскую. Более того, сами парламентарии, связанные с влиятельными группами интересов и от них зависимые, могут становиться основным звеном в механизме торможения реформ.
Поэтому при обсуждении вопроса о возможности либерально-демократической альтернативы в постсоветских странах надо исходить именно из того, что они постсоветские, от советско-коммунистических существенно отличающиеся. Наличный опыт не дает пока оснований утверждать, что такая альтернатива в обозримом будущем реалистична в смысле реформируемости этих стран их внутренними силами. В Украине испытывается возможность такой альтернативы при политической и экономической поддержке Запада, выступающего в роли внешнего субъекта преобразований и компенсирующего дефицит субъектности внутренней. Однако даже в случае успеха украинский прецедент не позволит уверенно утверждать, что либеральная альтернатива в обозримой перспективе реальна и в России.
6. Запад поддерживает Украину, как в свое время страны Восточной Европы, в ее цивилизационной ориентации на Евросоюз и при условии согласия на выполнение его требований и практического следования им. В России же сегодня такой установки не просматривается ни в элитах, ни в массовых группах населения. Последние четверть века показали, что Россия готова сотрудничать с Западом только для того, чтобы нарастить свою способность Западу цивилизационно противостоять. И переводить это противостояние в острые формы, актуализируя и акцентируя свою державно-имперскую традицию в случаях, когда действия Запада воспринимаются покушением на ее цивилизационную особость и сужением сферы ее цивилизационного влияния. И это та реальность, с которой предстоит считаться и Западу, и тем слабым силам, которые ориентируются сегодня на либерально-демократическую альтернативу в самой России. Считаться – не значит признать эту альтернативу невозможной в принципе и отказаться от усилий по наращиванию ее субъектности. Это значит, во-первых, отказаться от иллюзий насчет того, что альтернатива эта уже вызрела. И это значит, во вторых, не соблазняться толкованием ее слабости в пользу сотрудничества с державно-имперским мейнстримом, тем самым содействуя ему в продлении его исторического существования.