Перейти к содержимому

В защиту Психоанализа

Автор — Дмитрий Александрович Узланер (р. 1984) – философ, научный сотрудник РАНХиГС при президенте РФ и Московской высшей школы социальных и экономических наук.

Источник — НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ

Ругать Фрейда и пренебрежительно относиться к психоанализу среди отечественных интеллектуалов стало чем-то вроде моды. Якобы Фрейд был мошенником, а сам психоанализ – чуть ли не псевдонаучная религиозная секта. В эфире популярной радиостанции один доселе неизвестный мне господин даже пообещал посвятить разоблачению психоанализа ближайший меморандум Комиссии по борьбе с лженаукой РАН, членом которой он является. О ничтожестве Фрейда любит рассуждать и Александр Невзоров. Способствует такому отношению и издаваемая на русском языке литература. Так, например, относительно недавно вышел перевод хорошо известной работы Дэвида Уэбстера «Почему Фрейд был не прав», в которой автор почти на семистах страницах детально разъясняет все ничтожество основателя психоанализа. Еще один пример – научно-популярная книга «Мозг и душа» Криса Фрита, которая почти целиком построена на едкой сатире в адрес Фрейда и противопоставлении ему сугубо научной психологии (к этой книге мы еще вернемся чуть ниже). В итоге возникает и набирает обороты целый миф о псевдонаучности психоанализа.

Лично для меня последней каплей, побудившей к написанию данной статьи, стало эссе Жюли Реше «Живой труп Фрейда: психоанализ vs нейронаука». Этот текст примечателен не столько своим содержанием, которое сводится к тезису о смерти Фрейда и обвинению психоаналитиков в желании скрыть сей прискорбный факт перед лицом бурно развивающейся науки, сколько фигурой самого автора – директора Института психоанализа, причем ни при каком-то сомнительном вузе, а, как может показаться при знакомстве с соответствующим сайтом, при солидном европейском интеллектуальном центре. Что ж, если такое пишут директора институтов психоанализа, значит, пришла пора поставить вопрос ребром.

Отмахнуться от вопроса о научности любому, для кого психоанализ – к какой бы научной школе человек ни принадлежал – что-то, да значит, уже невозможно. Несоответствие достоверно установленным фактам – повод вывести любое интеллектуальное начинание за пределы серьезной дискуссии. И психоанализ тут не исключение. Однако при этом надо всегда отдавать себе отчет: где действительное знание, а где всего лишь спекуляции с позиций определенного мировоззрения, которое пытается выдать себя за настоящий научный взгляд на мир.

В этой статье я постараюсь ответить на два принципиальных вопроса. Во-первых, как обстоит дело с научностью психоанализа, действительно ли в последние годы случилось что-то, что должно заставить нас раз и навсегда отринуть Фрейда и всю ту область исследований, которую он инициировал. Во-вторых, с чем все-таки связано столь резкое неприятие психоанализа со стороны целого ряда ученых, выплескивающееся в периодически повторяющиеся нападки на саму легитимность психоаналитического начинания.

Бесконечные похороны Фрейда

Первое, что вызывает недоумение при разговоре о Фрейде, это количество его смертей на протяжении последних ста лет. Фрейда начали хоронить чуть ли не с того самого момента, как он в самом конце XIX века впервые сформулировал идеи, приведшие к появлению психоанализа. Одно перечисление всех его критиков может составить вполне солидный том. Вот, например, лишь самые известные: «Фрейд, биолог разума» (1979), «Основания психоанализа: философская критика» (1984), «Упадок и падение империи Фрейда» (1985), «Почему Фрейд был не прав: грех, наука и психоанализ» (1995), «Подводя итог Фрейду» (1996). Сам разбор критических претензий к Фрейду – отдельная тема для исследования. И столько же раз, сколько его хоронили, Фрейд воскресал. Так что же дает современным критикам основание считать, что их нападки – это не очередное повторение пройденного, но финальный вердикт истории, не подлежащий обжалованию?

В 1993 году на страницах «The New York Review of Books» разразилась настоящая интеллектуальная битва, из которой родился термин – Freud wars. Литературный критик и якобы бывший поклонник психоанализа Фредерик Крюс обрушился на своего прошлого кумира с лавиной обвинений. Эта дискуссия втянула в себя множество выдающих интеллектуалов своего времени – от Адольфа Грюнбаума, самого, наверное, дотошного критика Фрейда, до Томаса Нагеля, американского философа, вставшего на сторону психоанализа. Эта война привела к появлению ряда книг, не говоря уже о многочисленных откликах в прессе.

Похожая история имела место во Франции, где в 2003 году была предпринята попытка фактически поставить психоанализ вне закона. Это тщетное намерение спровоцировало целую бурю дебатов, в которую включились ведущие французские интеллектуалы.

Фрейда уже успели обвинить в личной и профессиональной непорядочности, в злоупотреблении кокаином, в мошенничестве, в покушении на сами устои человеческой цивилизации, в неуважении к духовно-нравственным ценностям человечества и так далее. Этой критики было столько, что в какой-то момент она начала сама себе противоречить. Так, например, самая знаменитая – по крайней мере в России – критика психоанализа, озвученная Карлом Поппером в работе «Нищета историцизма», гласит: психоанализ – это не наука, так как положения психоанализа не могут быть фальсифицированы, то есть невозможно научно проверить их достоверность. Однако Адольф Грюнбаум, который с немецкой дотошностью препарировал психоанализ, начинает с радикального противоположного тезиса – психоанализ может быть сведен к экспериментально фальсифицируемым суждениям и на этом основании опровергнут. Уже целые академические карьеры выстраиваются на борьбе с психоанализом: упоминавшийся выше Крюс посвятил всю жизнь критике Фрейда, которую он начал вести еще с 1980-х. Апофеозом этой борьбы станет 800-страничная работа «Фрейд: от ученого к волшебнику», выход которой анонсирован на конец 2017 года.

Так есть ли в сегодняшнем покушении на Фрейда что-то новое или же это просто очередная стадия Freud wars?

О научности Фрейда и психоанализа

Надо сказать, что критики психоанализа постоянно совершают целый ряд действий, которые вряд ли можно считать «честной игрой».

Во-первых, они атакуют Фрейда с позиций современной науки, так, как будто бы психоанализ с тех пор не развивался, а большинство психоаналитиков как попугаи повторяют догмы столетней давности. Едва ли честно критиковать Фрейда за незнание научных теорий или открытий, которые состоялись после его смерти. Как справедливо отмечает американский психолог Дрю Уэстон, «отрицать психодинамическое мышление ввиду того, что теория инстинктов Фрейда или же его взгляды на женщин устарели, это все равно что отрицать современную физику на том основании, что Ньютон не понимал теории относительности».

Во-вторых, попытки обвинить Фрейда в личной или профессиональной нечистоплотности в контексте разговора о научности психоанализа так же, мягко говоря, сомнительны. По справедливому замечанию все того же Уэстона, «время философской и ad hominem критики Фрейда прошло», желающие объявить начинание психоанализа мертворожденным должны сделать это с опорой на должную научную процедуру.

В-третьих, несправедливо нападать на психоанализ на основании поиска в текстах Фрейда очевидно ошибочных положений, которые там, безусловно, есть. Взгляды Фрейда на женщин, на гомосексуализм, его недооценка генетических факторов, его эксперименты с кокаином – все это справедливые основания для критики. Однако одновременно его критики почему-то предпочитают не замечать того обстоятельства, что основополагающие положения психоаналитической теории уже давно нашли свое убедительное подтверждение.

«[Фрейд] развивал несколько фундаментальных положений, которые в свое время вызывали споры и были отличительными признаками психоанализа, но которые с тех пор прошли испытание временем; многие из имплицитных и эксплицитных допущений, лежащих в основании той школы, которую Фрейд инициировал, сегодня покоятся на гораздо более надежном эмпирическом основании, чем это было принято считать ранее. Пожалуй, это лучшее, на что может рассчитывать мыслитель, принадлежащий к быстро развивающейся дисциплине, подобной нашей [имеется в виду психология. – Д.У.], через шестьдесят лет после своей смерти».

Дрю Уэстон суммировал научное наследие Фрейда в своей статье 1998 года «Научное наследие Зигмунда Фрейда. По направлению к психологической науке, учитывающей психодинамическое измерение». Он выделил пять основополагающих теоретических положений, на которых покоится психоанализ и которые «все в свое время были в высшей степени спорными с точки зрения психологической науки и ассоциировались исключительно с  психоанализом»:

«Во-первых, и это наиболее важно, значимая часть ментальной жизни – включая мысли, чувства и мотивы – является бессознательной, что значит следующее: люди могут демонстрировать поведение или же проявлять симптомы, которые являются необъяснимыми для них самих. Во-вторых, ментальные процессы, включая процессы аффективные и мотивационные, могут функционировать параллельно, так что по поводу одного и того же человека или же одной и той же ситуации люди могут иметь конфликтующие между собой чувства, тянущие их в разные стороны и нередко приводящие к компромиссным решениям. В-третьих, стабильные паттерны личности начинают складываться в детстве, детский опыт играет важную роль в развитии личности, особенно в определении того, как люди позднее будут выстраивать социальное взаимодействие. В-четвертых, ментальные представления о себе, о других и об отношениях с другими направляют эти отношения и влияют на то, как эти последние приводят к развитию психологических симптомов. Наконец, развитие личности подразумевает не только обучение регулированию сексуальных и агрессивных чувств, но также еще и движение от незрелого, социально-зависимого состояния к состоянию зрелости и взаимной зависимости [по отношению к социальному окружению]».

Каждое из этих положений получило в последние несколько десятилетий многочисленные экспериментальные подтверждения – в своей работе Уэстон подробно разбирает их одно за другим.

В частности, психоанализ ассоциируется в первую очередь с концепцией «бессознательного». Долгие годы, «вплоть до середины 1980-х, психодинамически ориентированные психологи были единственными среди своих коллег, кто подчеркивал важность бессознательных мыслей, чувств и мотивов». И вот в последней четверти XX века появляется целая масса исследований, после которых отрицать бессознательное уже невозможно. Тезис о том, что «большинство ментальных процессов бессознательны», становится общепризнанным. Далее начинаются споры о том, как именно следует концептуализировать это бессознательное – например, в когнитивных науках речь идет исключительно о когнитивном бессознательном. Как указывает Марк Солмс, «в современной когнитивной науке бессознательное представляет собой хранилище автоматических и автоматизированных способностей к обработке информации и поведению [automatic and automatized informationprocessing and behavioral capacities]». То есть для когнитивной науки не существует того, что Фрейд называл «Оно» или Id. Однако параллельно c когнитивной наукой развивается еще и аффективная нейронаука, представители которой, в отличие от когнитивистов, делают упор на инстинктивных и аффективных процессах. Марк Солмс, систематизируя набор имеющихся у нас знаний о работе человеческого сознания, делает следующий вывод: динамическое бессознательное Фрейда – это вполне современная научная концепция, основанная на многочисленных экспериментальных исследованиях.

Казалось бы, этого достаточно для того, чтобы признать законность места, занимаемого теорией Фрейда. Но, нет! Его критики – что вновь заставляет усомниться в соблюдении ими принципов «честной игры» – начинают предпринимать колоссальные ревизионистские усилия лишь бы доказать, что бессознательное придумал вовсе не Фрейд и вообще бессознательное это нечто совершенно очевидное, о чем все всегда знали и с существованием чего никто никогда не спорил. Также говорят о «новом бессознательном» в противовес бессознательному «старому», ассоциирующемуся с фрейдизмом. Едва ли это справедливый подход. С тем же успехом можно утверждать, что Чарльз Дарвин не предложил ничего нового – ведь многие люди и до Дарвина выдвигали идеи об эволюции (тот же Альфред Рассел Уоллас сформулировал теорию эволюции раньше Дарвина).

Я вовсе не пытаюсь утверждать, что у психоанализа все безупречно в плане научности. Даже самые симпатизирующие психоанализу ученые вынуждены признать: в силу своей истории психоанализ – по причинам, которые будут отчасти затронуты в следующем разделе, – оказался отрезан от экспериментальной науки. Понять осторожное к нему отношение со стороны множества ученых вполне можно. Тут трудно спорить с нобелевским лауреатом по физиологии и медицине 2000 года Эриком Канделом, который, с одной стороны, считает психоанализ «наиболее когерентным и интеллектуально насыщенным взглядом на сознание», а с другой, – настаивает на том, что его успешное развитие в XXI веке должно быть обязательно сопряжено со сближением с экспериментальными науками.

Об этом сближении мы и поговорим в следующем разделе.

Нейропсихоанализ. Нейронаука знакомится с Фрейдом 

С начала XXI века прямо на наших глазах происходит сближение психоанализа с нейронаукой. Символом этого стало появление нового направления – нейропсихоанализа. Нейропсихоанализ обязан своему возникновению известному своими исследованиями сна ученому Марку Солмсу, профессору Университета Кейптауна, который сумел совместить в себе две профессиональные идентичности – психоаналитика и нейропсихолога. В 2000 году Солмс вместе с рядом коллег основывает Международное нейропсихоаналитическое общество. В это же время начинает выходить журнал «Нейропсихоанализ», в редакционную коллегию которого на сегодняшний день входят множество как ведущих нейроученых, так и ведущих психоаналитиков. Интересующимся этим направлением на стыке нейронауки и психоанализа можно порекомендовать научно-популярную книгу «На пашнях ума: исследуя новую науку нейропсихоанализа» (2015), написанную Кейси Швартц в предельно доступной для широкой публики форме. Более академическое рассмотрение нейропсихоанализа можно найти в монографии Георга Нортхофа «Нейропсихоанализ на практике. Мозг, Я и объекты» (2011).

Базовая установка нейропсихоанализа заключается в том, что как нейронаука, так и психоанализ изучают одно и то же – человеческий ум. Но изучают его с двух разных сторон: нейронаука – извне как физический объект (мозг); психоанализ – изнутри как мир человеческой субъективности. В этой связи представителей нейропсихоанализа полагают следующее:

«Мы должны извлечь всю возможную пользу из того обстоятельства, что наш ментальный аппарат может восприниматься с двух разных сторон. Если мы будем смотреть на него собственными глазами,.. то увидим мозг: слизистый, желеобразный, разбитый на доли… Однако же если мы будем наблюдать за ним через нашу внутренне направленную перцепцию, то столкнемся с ментальными состояниями, такими, как жажда или удовольствие. Если мы примем подобный философский подход, то из него естественным образом вытекает желание использовать оба возможных взгляда на наш объект исследования, то есть и взгляд извне, и взгляд изнутри».

Такая философская позиция обозначается как «дуальный монизм» (dualaspectmonism). В качестве предшественника своего подхода сторонники нейропсихоанализа часто указывают на работы советского нейропсихолога Александра Лурии, который в своих работах «Потерянный и возвращенный мир», а также «Маленькая книжка о большой памяти» дает пример продуктивного совмещения внутренней и внешней перспективы (в ранние годы, когда это еще не было запрещено, Лурия сам принадлежал к психоаналитической школе).

Согласно Марку Солмсу, нейропсихоанализ воспроизводит логику Фрейда, только на качественно новом витке развития науки. Сам Фрейд начинал именно как представитель экспериментальной науки, однако исследования мозга его времени не позволяли совершить переход к изучению человеческого сознания во всей его полноте. В итоге Фрейду пришлось оставить экспериментальную науку и пуститься в рискованное плавание по волнам человеческой субъективности, изучаемой отныне исключительно психологическими средствами. Однако он не оставлял надежды однажды поставить свой подход на твердые экспериментальные рельсы – для этого надо было лишь дождаться того момента, когда исследования мозга разовьются настолько, чтобы иметь возможность полноценной работы с человеческой субъективностью.

Нейропсихоаналитики любят приводить следующие две цитаты из сказанного Фрейдом для подтверждения своей позиции:

«Необходимо помнить, что все временно нами допущенные психологические положения придется когда-нибудь перенести на почву их органической основы. […] Мы считаемся с такой возможностью, подставляя вместо особых химических веществ соответствующие особые химические силы».

«Недостатки нашего описания, вероятно, исчезли бы, если бы психологические термины мы могли заменять физиологическими или химическими терминами».

С точки зрения сторонников нейропсихоанализа этот момент в развитии экспериментальной науки настал: стремительные прорывы в области нейронаук последних лет позволяют, наконец, начать экспериментальные исследования тех областей, которыми до этого занимались лишь психоаналитики.

Действительно, внимательное наблюдение за работой человеческого сознания не могло не натолкнуть нейроученых на те же самые феномены, которые уже были описаны Фрейдом. Например, один из, наверное, самых известных нейроученых мира, Вилейанур Рамачандран, которого трудно заподозрить в симпатиях к психоанализу, в своей книге «Фантомы мозга» вынужден, помимо развернутой критики, признать заслуги Фрейда – в частности, открытие им «защитных механизмов». Рамачандран описывает любопытный феномен, с которым он столкнулся в процессе своей практики: человек с парализованной конечностью яростно отрицает факт своего недуга. Пожилая дама с парализованной рукой никак не хочет признавать этой новой реальности и продолжает вести себя так, будто бы с ее руками все в порядке. Эти наблюдения подтолкнули его к следующим размышлениям:

«Наблюдать за такими пациентами – это как наблюдать за природой человека через увеличительное стекло; мне тут же на ум приходят все грани человеческой глупости, я начинаю думать о том, насколько сильно мы все склонны к самообману. Здесь в теле пожилой женщины, сидящей на кресле-каталке, мы видим комически преувеличенную версию всех тех же психологических защитных механизмов, о которых Зигмунд и Анна Фрейд писали еще в начале XX века. Этими защитными механизмами пользуемся мы все – я, вы и все остальные – в тот момент, когда сталкиваемся с беспокоящими нас фактами о самих себе».

Далее Рамачандран с опорой на Фрейда подробно описывает каждое из тех ухищрений, которые используются пациентом лишь бы не признавать катастрофическую для себя истину. Хотя он и не согласен с теми объяснениями, которые использовал Фрейд, он не может не признать:

«Критика Фрейда – это популярное интеллектуальное занятие наших дней (хотя у него по-прежнему сохраняются поклонники в Нью-Йорке и Лондоне). Однако, как было показано в этой главе, у него были некоторые ценные прозрения, касающиеся человеческого состояния; он был прав, когда говорил о психологических защитных механизмах, пусть у него и не было ни малейшего представления о том, почему они развиваются и при посредстве каких нейронных механизмов».

Нет ничего удивительного в том, что сегодня Рамачандран входит в редакционную коллегию журнала «Нейропсихоанализ».

Начинание нейропсихоанализа не бесспорно – у него есть критики как со стороны психоанализа, так и со сторону тех, кто психоанализа не приемлет категорически. Однако прошедшие 17 лет доказали: перед нами серьезное начинание, которое едва ли можно с легкостью списывать со счетов.

Но тут возникает следующий вопрос: может быть, психоанализ и не так уж неверен как исследовательское направление, но как конкретный метод лечения на сегодняшний день он сильно уступает гораздо более простым, эффективным и клинически доказанным способам психологической помощи?

Поговорим о ножах для колки льда

Это несколько субъективный момент, но лично для меня доверие к овеянным авторитетом науки «эффективным» средствам воздействия на человеческую личность закончилось вместе со знакомством с классической работой Дональда Хебба «Организация поведения: нейропсихологическая теория» (1949). В этой книге, как говорят, до сих пор используемой как учебник, американский ученый, помимо всего прочего, уделяет целую главу проблемам эмоциональных расстройств, где в частности поднимает вопрос об эффективности психотерапии вообще и психоанализа в частности. С его точки зрения эффективность психотерапии никак научно не доказана – как бы психоанализ ни старался доказать свою эффективность в исцелении душевных расстройств, нет никаких научных данных в его пользу. Что же должно, как считает Хебб, прийти на смену психоанализу? Здесь Хебб с энтузиазмом ссылается на доктора Уолтера Фримена (1895–1972) и внедренную им технологию лоботомии. Этому революционному способу борьбы с депрессией – наряду с шоковой терапией – посвящен заключительный раздел. Лоботомия преподносится как пример триумфа научности над всякими архаическими подходами к человеческой психике.

Книга не зря вышла в 1949-м: именно в том году Нобелевскую премию по физиологии и медицине получил Антониу Эгаш Мониш – португальский нейрохирург, который, собственно, и придумал сверлить людям мозг в надежде исцелить их от душевных расстройств. Уолтер Фримен, своеобразный Генри Форд от лоботомии, в 1940-х годах технологически революционизировал эту процедуру: отныне для ее проведения не требовались никакие особые медицинские процедуры – достаточно было ножа для колки льда и простого молотка. Нож вбивался человеку в мозг молотком через глазницу, далее несколько ловких движений кистью руки – и пациент «здоров». Это невероятно – но данный способ считался передовым и научно обоснованным способом лечения психических расстройств на протяжении многих лет. У этого способа воздействия был один маленький недостаток – после него человек превращался в «овощ». Симптомы заболевания у него, действительно, исчезали, но был ли это по-прежнему человек или же нечто, что когда-то этим человеком было, сказать трудно…

Сам Фримен колесил по США на своем фургончике, предлагая каждому, кто испытывает ментальные расстройства, испытать – всего за несколько десятков долларов – чудодейственный способ лечения. Делал он свои операции в том числе и несовершеннолетним детям. После того, как спустя много лет были выявлены побочные эффекты лоботомии, от ее повсеместного использования отказались, а сам Фримен до конца своих дней ездил по Америке в поисках бывших пациентов – он очень хотел доказать, что его лечение действительно помогало. Циники скажут, что запрет лоботомии был связан вовсе не с выявленными побочными эффектами, а с появлением гораздо более эффективных способов воздействия, уже не требовавших физического воздействия на мозг – речь идет о «химической лоботомии» с помощью таблеток.

Надо ли говорить, что мистер Фримен презирал психоаналитиков и психоаналитические способы терапии. Ведь его подход был настоящей наукой, настоящим прогрессом человеческого знания! Психоаналитики же были в числе тех немногих, кто возвышал голос против этого эффективного и эмпирически обоснованного способа «излечения» душевных расстройств.

В 1941 году на заседании Американской медицинской ассоциации сэр Рой Р. Гринкер, психоаналитик, проходивший лечение у самого Фрейда, выступил против лоботомии. Он считал, что редуцирование психических расстройств исключительно к органической основе опирается на недоказанную гипотезу, а устранение таких симптомов, как тревога, путем уничтожения мозговой ткани едва ли может считаться правильным. Гринкер указывал, что психологические проблемы могут быть связаны не только с органикой, но могут иметь и другие причины, как то полагали, в частности, сторонники психоаналитической терапии. В целом он ставил под вопрос этичность лоботомии как метода лечения – особенно применительно к детям. В ответ Фримен презрительно заметил, что его оппонент апеллирует к эмоциям, а эмоциям нет места в настоящей науке. Лоботомист считал, что сопротивление его прогрессивному методу идет от религиозного мракобесия и нежелания расставаться с иллюзиями под натиском научного прогресса. В частности, он сказал:

«Все еще сохраняется тенденция рассматривать мозг как “храм ума”, “трон души” и “великий дар Божий”, при этом изгоняется любая мысль о том, что в эту священную структуру можно вторгаться. Как же трудно избавиться от кандалов средневекового мышления».

Гринкер отреагировал на выпады Фримена достаточно эмоционально:

«Д-р Фримен упоминает то обстоятельство, что моя позиция преисполнена эмоциями. Дескать, я не говорю “знаю” или “уверен”, но лишь “чувствую”, так как я на самом деле не знаю; вероятно, кто-то из вас, возможно, даже сам д-р Фримен, полагает, будто бы префронтальная лоботомия может избавить меня от моей тревоги, но я действительно встревожен, я чрезвычайно встревожен по этому поводу, я чувствую тревогу, обращенную в будущее, тревогу, касающуюся будущей заботы о… большой группе людей, блуждающей по этой стране с психозами и психоневрозами, которые, если не соблюдать предельной осторожности, могут оказаться искалеченными этой операцией».

Как видно из этой цитаты, дискуссия о лоботомии выводит нас за рамки конкретного эпизода из истории медицины. Мы сталкиваемся с куда более серьезным вопросом – вопросом, касающимся тревоги за собственно человеческое измерение в человеке. Человеческая субъективность, человеческая психика – это не просто производная от органического базиса, которой можно произвольно манипулировать с помощью ножа для колки льда, это особая вселенная, особый мир, требующий деликатности, уважения к его сложности. Именно эту вселенную и отстаивал психоанализ в лице Гринкера с его этическим, эмоциональным неприятием лоботомии.

Лоботомия – это лишь крайний пример «гиперэффективных» и «научных» способов воздействия на человека. Это образец поиска каких-то волшебных кнопочек в голове, нажав на которые, можно избавиться от страданий, выключить неприятные симптомы, мешающие человеку стать «нормальным». В этом смысле устраняющие душевные расстройства таблетки, компьютерные алгоритмы психотерапевтической помощи, когнитивно-бихевиоральная терапия (формула которой – «русская собака Павлова + американский компьютер = человек») или же специальные лечебные наркотики, быстро поднимающие настроение, ничем не лучше лоботомии: это все то же отрицание человеческой субъективности.

Обеспокоенность статусом, или «Дяденька, я тоже ученый!»

Дальнейшее погружение в удивительный мир критиков психоанализа выводит на еще один интересный сюжет, на этот раз имеющий отношение к представителям социальных и гуманитарных наук. Я говорю об обеспокоенности статусом со стороны тех, чье академическое признание находится под постоянным знаком вопроса: а действительно ли то, что они делают, является наукой? Эта обеспокоенность приводит к неприятию всего, что может быть хотя бы косвенно заподозрено в недостаточной научности. Здесь важно, что перед нами забота не об истине, но лишь о том, чтобы выглядеть научно в глазах своих более уважаемых коллег, «настоящих ученых». Приведу два конкретных примера из разных дисциплин.

В самом начале своего эссе я упомянул книгу Криса Фрита «Making up the Mind: How the Brain Creates our Mental World», которую на русский язык перевели как «Мозг и душа. Как нервная деятельность формирует наш внутренний мир». Всю книгу можно прочитать как драматическое повествование о том, как ее автор – профессор психологии – пытается всеми силами доказать своему воображаемому собеседнику – профессору физики, – что он не какой-то там софист, а настоящий ученый, такой же ученый, как и сам этот физик. В качестве мальчика для битья в повествование введен профессор английского языка, являющийся, естественно, сторонником психоанализа. «Дяденька, я тоже ученый!» – словно кричит автор этого опуса на каждой из трехсот страниц своей книги. В какой-то момент даже проникаешься искренней симпатией к этому немолодому мужчине, пытающемуся изо всех сил зарекомендовать себя перед воображаемыми коллегами. Но есть одна проблема: большая часть книги посвящена разным фокусам типа слепых пятен, пример которых, безусловно, интересен, но вряд ли ассоциируется с теми понятиями, которые вынесены в название: «душа» (в русском переводе) или же mind (в английском оригинале). В стремлении доказать воображаемому физику, что он ученый, автор фактически превращает психологию в «физиологию восприятия», старательно избегающую любых собственно психологических явлений (например, желание или фантазия), так как они быстро столкнут повествование со стройных сциентистских рельсов. Вновь перед нами игнорирование человеческой субъективности, которая оказывается ненужной в погоне за статусом и престижем.

Аналогичный пример обеспокоенности статусом (status anxiety) демонстрируют и социологи. Так, в частности, в середине XX века в американской социологии происходит качественная трансформация – переход от социологии «эссеистского типа», частью которой были психоаналитические подходы, к социологии позитивистской, помешанной на точности и строгости используемых исследовательских методов. Причиной этого перехода была не в последнюю очередь тревога по поводу статуса своей дисциплины в глазах представителей более научных дисциплин, равно как и желание убедить чиновников и спонсоров не сокращать бюджеты на социальные исследования. Результатом этой погони за статусом стало доминирование количественных методов, приведшее к вытеснению менее строгих подходов, равно как и действительно интересных исследовательских вопросов. Подобный поворот не дал ожидаемого результата, заведя по сути социологию в тупик: точных результатов как не было, так и нет, но к неточности прибавилось еще и обмельчание исследовательских вопросов. О кризисе социологии последние годы много говорит Питер Бергер, некогда написавший работу «Приглашение в социологию», зазывавшую молодых людей в эту интересную и увлекательную дисциплину. Корни проблемы Бергер видит именно в помешательстве на сциентизме и, как следствие, «методологическом фетишизме», когда используются «все более утонченные методы для изучения все более тривиальных сюжетов».

Беспокойство по поводу имиджа в глазах коллег с других факультетов, тревога по поводу финансирования, которого могут не продлить или не увеличить, если хотя бы на секунду дать усомниться в своем статусе «настоящего ученого», делающего «настоящую науку», вполне понятно с человеческой точки зрения. Однако могут ли такие «человеческие, слишком человеческие» соображения быть приняты в качестве легитимной критики психоанализа?

Так почему многие ученые категорически отвергают психоанализ?

В связи с нейропсихоанализом мы уже упоминали, что человека можно рассматривать как бы с двух сторон: с одной стороны, – как объект, как что, как нечто, сугубо физическое и материальное, подлежащее беспристрастному научному изучению наряду с прочими материальными явлениями. В нашем случае речь идет прежде всего о мозге и происходящих в нем процессах. С другой стороны, человека можно рассматривать как субъекта, как кто, как нечто, не физическое и не материальное. Эта субъективная сторона человека раскрывает новое – собственно человеческое – измерение: это субъективная вселенная смыслов, значений, амбивалентных отношений, противоречивых желаний, чувства вины, тревоги, свободно принимаемых решений. Человеческая психика покоится на материальном субстрате физиологии, в том числе и физиологии мозга, однако от этого она не перестает быть принципиально иной по отношению к своему физиологическому основанию. Что бы ни происходило в мозгу на самом деле, мир человека – это мир несводимых к физиологии смыслов, это мир, не замыкающийся на одном человеке, но существующий в сложном, пронизанном переносами и контрпереносами социальном интерсубъективном контексте. Именно этот мир и изучает психоанализ.

Казалось бы, это очевидно. Но далеко не для всех. Есть очень странное, но тем не менее популярное представление, согласно которому никакой субъективности как особой на что-то влияющей реальности не существует – это всего лишь иллюзия, которую в исследовательских целях можно спокойно вынести за скобки. Человек в рамках таких подходов рассматривается как машина, как биоорганический робот, компьютер, чье функционирование полностью предопределено его физиологическим субстратом.

Эту позицию можно назвать вульгарным материализмом, примитивным биологизаторством или, если совсем серьезно, «строгим натурализмом» (strictnaturalism). Строгий натурализм берет верования, желания, предпочтения, выборы и прочее, что составляет нашу сознательную, разумную психологическую жизнь и объясняет все это понятиями, которые обозначают нечто несознательное, нементальное и непсихологическое. Сторонники такого подхода отрицают любую каузальность, вытекающую из феноменов человеческого сознания и самосознания, включая в том числе и свободу воли; эти феномены должны быть обязательно так или иначе сведены к нементальным основаниям. Сторонники такой точки зрения пишут:

«Любое конечное объяснение ментального явления должно быть сведено к нементальным понятиям, иначе это не будет никаким объяснением. Вполне возможно объяснить одни ментальные явления другими – может быть, в понятиях веры или желания, – однако если мы ищем объяснение всех ментальных явлений, то нам все равно придется сдвигать эти ментальные объяснения до тех пор, пока мы не приблизимся к абсолютно нементальным понятиям».

«[Строгий натурализм] – как идеальная научная философия – пытается включить все аспекты реальности во всеобъемлющую объединенную перспективу, которая исключает все, что является по своей природе сознательным, психологическим или ментальным».

Именно это мировоззрение нередко отождествляется с научным и принимается многими учеными по умолчанию как нечто естественное. Не удивительно, что психоанализ, который весь построен на внимании к субъективной стороне человека, признает за психикой автономную каузальность, говорит о целом «психическом аппарате», являющемся неким психическим аналогом физической анатомии, и – страшно сказать – позволяет себе оперировать понятием «душа», вызывает раздражение и презрительное хмыканье у адептов подобного взгляда на мир.

Возьмем, например, Даниэла Деннета, одного из самых ярких современных философов-натуралистов. Его основная работа – «Объясненное сознание» – как раз и посвящена последовательному изложению «строго натуралистического» взгляда на человека. В частности, он пишет: «Лишь та теория, которая объясняет сознательные события в понятиях несознательных событий, может претендовать на объяснение сознания». Едва ли удивительно, что книга начинается с ехидных комментариев в адрес психоанализа, представляемого как абсурдная забава на пьяной вечеринке.

Никто не может запретить людям придерживаться любых, даже самых безумных воззрений. В конечном счете, каждый сходит с ума по-своему. Но мы должны четко понимать, что именно тут стоит на кону. Дело уже не в психоанализе – дело в отрицании самого человека. Это атака на человеческую субъективность во имя плоских, примитивных и якобы научных подходов. Защищая психоанализ, мы защищаем не просто конкретные положения того подхода, который сто лет назад был предложен австрийским ученым, мы защищаем нечто большее: мы защищаем собственно человеческое в человеке от любителей простоты и ножей для колки льда.

И здесь хотелось бы снова вернуться к нейропсихоанализу. Мозг и человеческая субъективность, безусловно, связаны. Можно спорить по поводу того, как именно эта связь осуществляется. Сам Фрейд считал, что мозг, подобно печке, поставляет энергию, которая затем приобретает совершенно иное качество: становится психической энергией и приводит в движение особую психическую вселенную, существующую параллельно процессам, идущим в человеческом мозгу. Нейропсихоанализ сегодня настаивает на гораздо более существенной связи между физиологией мозга и вселенной человека. Однако, как бы там ни было, человеческая субъективность – вопреки громогласным заявлениям, например, Катрин Малабу с ее cerebrality – не редуцируема к работе мозга. Мозг и субъективность – это две принципиально разные вселенные: что бы в черепной коробке ни происходило, какими бы точными измерительными приборами мы ни обладали, все равно это не даст нам ответа на вопрос, что именно происходящее значит для человека как субъекта, как это переживается им и осмысляется в сложном социальном контексте взаимоотношений с такими же, как и он, человеческими существами.

Поэтому при всей симпатии к Марку Солмсу и нейропсихоанализу нельзя не согласиться с критическими замечанниями Рейчэл Бласс и Цви Кармеле о том, что даже в этом подходе при всей его важности есть опасные черты биологизаторского редукционизма, за которыми можно утратить самое ценное, что только есть в психоанализе, – внимание к человеческой субъективности.

«Нейронаука может поведать нам о биологии ума в процессе сна, о природе мотивации, переживании аффектов, однако она ничего не сообщает нам об осмысленности этого биологического субстрата или же о том, как он может быть осмысленно понят и категоризирован. Ввиду того, что психоанализ – это процесс и теория, движимая стремлением понять латентные смыслы и психические факты, которые определяют человеческую психику, выводы нейронауки оказываются нерелевантными для психоаналитических целей и практики»[73].

В этом смысле нейропсихоаналитическая интерпретация Фрейда должна быть как минимум уравновешена герменевтическим подходом.

Яндекс.Метрика